- Послушай, Кавех… неужели я настолько плохо выгляжу в твоих глазах, что обыкновенное человеческое поведение в моём исполнении уже выглядит так, будто я не в порядке? - Альхайтам не понимал. Он ведь и правда не делал ничего выдающегося, не осыпал архитектора комплиментами, не обнимал его, как давнего друга, которого не видел много лет, даже не прикасался. Просто попытался вести себя нормально. - Я хорошо знаю, что тебе некомфортно рядом со мной, но надеюсь, что наше сотрудничество не отнимет у тебя слишком много времени и внимания.
Альхайтам глубоко вздохнул и покачал головой. Незачем скрывать, как он устал. Он и так слишком долго держался, стараясь не подавать виду в Академии. Прекрасно зная, что там каждое лишнее слово и даже неудачный взгляд, пойманный не тем человеком, могут стать поводом для ссылки или даже казни. Они делали это ради благой цели, конечно же, и Альхайтам сам ценил порядок и строгость превыше всего, но такая атмосфера его душила и выпивала соки. Он крайне не любил отсутствие уверенности в завтрашнем дне.
- Знаешь, возможно, нам и правда будет лучше поговорить дома, – сказал он, вспомнив поговорку, что даже у стен есть уши. Сейчас, когда на доносах можно было получить не только деньги, но и милость мудрецов, многие хватали за хвост фантомы, предпочитая перестраховаться или даже нарочно подставляя тех, кто им не нравился. - Я могу забрать с собой заказ, и мы пойдём сразу, как только его доставят.
Как ни странно, Альхайтам почему-то совершенно не подозревал Кавеха, а ведь тому, пожалуй, было бы выгодно, если бы он исчез из его жизни, не мозолил глаза каждый день. Сама мысль о подобном предательстве прозвучала бы неприемлемо для него. Он никогда не предположить, что сосед по дому опустится до такого. И он не хотел бы жить в мире, где такое действительно бы произошло. Если Кавех решит избавиться от него - так тому и быть. Но он просто сойдёт с ума, если ни с кем так и не поделится. И поговорка, по которой двое могут хранить секреты только тогда, когда один из них мёртв, точно не относилась к числу тех, которые Альхайтам уважал. Даже несмотря на то, что ему приходилось наблюдать на работе сейчас, он верил, что человечество ещё не настолько прогнило, и в него ещё стоит верить. По крайней мере в некоторых людей.
Мысли, загнанные в ловушку, беспорядочно мечутся, у них нет привычной опоры логических конструкций с известным результатом, он к такому не привык, ему и правда плохо, только это бульоном не вылечить. Но само присутствие рядом успокаивала. Можно было сказать, что тот превратился в некую константу в его такой ненадёжной с некоторых пор реальности, в понимании, что, когда он вернётся из Академии, Кавех встретит его. Да, будет ворчать, они снова начнут переругиваться, но это лучше, чем кромешная тишина и одинокие стены. Или придётся снова искать по кабакам, забирать в пьяном виде, расплачиваться за него, но даже это уже входило в привычную рутину Альхайтама, которая помогала стоять обеими ногами на земле. Он кому-то нужен. Кто-то без него не обойдётся. О, да, он очень бы хотел, чтобы мог двигаться дальше без него, но пока был готов стать для архитектора необходимой опорой. Готов быть рядом. Если бы только тот понимал это.
Он просит завернуть ему заказанную еду с собой, и с пакетами в руках готов идти к выходу. Вопросительно смотрит на Кавеха, ведь помнит, что архитектор не любит показываться на людях его компании и предпочитают скрывать, что они живут вместе. Если Кавех захочет, чтобы они шли домой раздельными дорогами, он согласится, но ему впервые за долгое время хочется пройтись вдвоём. И не самой короткой дорогой. Наверно, если Альхайтам по пути ещё и звёздами любоваться начнёт, Кавех точно решит, что его подменили.

Свежий воздух всегда способствовал ясности размышлений. А это как нельзя кстати, когда нужно принять очень значимое решение, способное изменить не только твою жизнь, но и судьбу многих из тех, кого ты знаешь. Всех, кто связан с тобой. Нет таких людей, происходящее с которыми никого другого не затронуло бы, даже живущие наособицу, в одиночку, нелюдимые затворники не исключение. Всё в этом мире представляет собой сложную и запутанную связь событий и судеб, даже самый крохотный листок, срываясь с ветви дерева, что-то меняет. Разумный плетёт собственные узоры, неосторожный – рвёт их. Однако с точки зрения значимости они оба равны, пусть один и является созидательной силой, а другой – деструктивной. Те, кто построили город, и те, кто разрушает его – творят историю.
Его выбор затронет многих и многих. Те, кто живёт на этих землях, настолько привыкли, что Архонт всегда рядом с ними, им будет сложно осознать, что скоро всё изменится. Однако жизнь не стоит на месте, даже если обманчиво кажется, будто сегодняшний день ничем не отличается от вчера и позавчера, создаётся иллюзия, что и завтра, и через неделю всё будет в точности таким же.
Чжунли шёл неторопливо, наслаждаясь возможностью побыть наедине с собой. Он искренне любил находиться в компании и никогда не считал время потраченным, но даже ему порой необходима была благословенная тишина. О, природа, идеальная в своём кажущемся несовершенстве. Подумайте сами – отдельные её компоненты так легко повредить, погубить, но она всегда возрождается, какие бы раны ни наносили ей. И, когда человек забывает об этом, думая, что уже стал повелителем мира, она напоминает ему, что не будет добра, если он не сможет поддерживать баланс между своими желаниями и её потребностями. Да, Моракс сам учил их, как существовать на неприветливой тогда земле Ли Юэ. Но научил он их и уважать её, ценить дары, которые она приносит, и понимать, что только в гармонии они добьются успеха.
Чжунли вежливо и сердечно здоровался со всеми, кто встречался ему на пути, традиционно желая здоровья и благополучия, но ни с кем не задерживался. Он восхищался ими, каждым достижением, даже самым маленьким, ведь когда-то все они были детьми, учившимися ходить, а теперь выросли и бегут вперёд, не оглядываясь. Именно с таких крохотных, незаметных по отдельности шагов начинается любое дело, и терпеливый пожнёт урожай, а чрезмерно импульсивный и не владеющий даже собственными страстями - погубит его.
Он остановился, увидев перед собой девушку, не похожую ни на кого из местных жителей. Более того, такие цветы, как у неё в волосах, нигде теперь уже не водились, а одежда не принадлежала ни одной нации, ни существующим ныне, ни заметённым песками далёкого прошлого. Возможно, кого-то это насторожило бы и надоумило держаться подальше, но Чжунли, напротив, испытал интерес. Нечасто ему доводилось повстречать что-то или кого-то, доселе невиданного и непредсказуемого. И он не чувствовал не только страха, но даже беспокойства - не только потому что был уверен в своей способности справиться с чем угодно, но и поскольку вовсе не боялся за себя. И, наконец, в-третьих древний закон гостеприимства оставался незыблемым и важным. Чжунли неподдельно верил, что, будь ты даже божество, не соблюдая эти негласные, но всем понятные правила, ты навлечёшь на себя беду. Мир всегда воздаёт тебе тем, что ты ему приносишь. Иногда сразу, а порой проходит много лет, ты уже забываешь, что сделал, но так или иначе с тебя спросят за любой поступок. Иначе говоря, лучше с уважением отнестись к недостойному, чем ни за что обидеть достойного. Уважение – единственная валюта, которой всегда в достатке у богача и бедняка.
- Я приветствую вас, госпожа. Скажите, пожалуйста, не могу ли я вам чем-нибудь помочь? Мои возможности скромны, но все они – к вашим услугам.
Это прозвучало старомодно-церемонно, Чжунли обратился к ней, используя классический литературный язык. Нынешняя молодёжь уже не выражалась такими фразами.

Почему огромная фабрика простаивает без дела? Почему её закрыли так быстро, и общественность так и не узнала причин? Почему застрелился ведущий учёный последнего проекта, принятого в разработку здесь, не оставив даже предсмертной записки? И почему даже власти предпочитают игнорировать всё перечисленное? Как будто они заключили некую договорённость, по которой не трогают это место, но ради чего они могли бы подвергнуть опасности такое количество людей? Ведь что ни месяц – то кто-нибудь любопытный находится, желающие то испытать свою храбрость, то докопаться до истины, там исчезли какие-то подростки из Гильдии искателей приключений, а также несколько репортёров «Паровой птицы». Безумству храбрых поём мы песню, как говорится. А ещё, по его мнению, это был тот случай, когда идиотов, каких мало, оказывается на удивление много. Несмотря на то, что здание давно опечатали со всех сторон, так что через центральный вход больше нельзя стало войти, они всегда находили способ проникнуть внутрь.
Любопытно, любопытно. Дотторе обожал совать клюв маски, даже когда его не приглашали. Хотя нет, не так – в особенности туда, куда его не приглашали. Ведь именно там по его опыту происходит самое занимательное.
Здесь пахло чужими грязными секретами, пахло смертями и опасностью, всё как Дотторе любил. Он обожал любоваться плодами чужой глупости — единственное, чем люди никогда не переставали его удивлять. Поэтому приближался он прогулочной походкой в весьма хорошем расположении духа, широко улыбаясь коллеге. Выглядел же Дотторе, как и всегда, как человек, чью самоуверенность ничто и никто не может поколебать, а совесть его кристально чиста. Он театрально кланяется Колумбине, после чего широким жестом гостеприимства, словно развалины эти принадлежат ему, указывает на фабрику, на её высокие монолитные стены, вздымающиеся к небесам трубы и чёрные провалы окон без стёкол.
— Прекрасный вид, не так ли, коллега? Если что-то величественное в необратимом распаде чего-то настолько грандиозного.
Он готов поспорить, что размахом она не уступает Заполярному дворцу. И, судя по планам здания, которое раздобыла для Дотторе разведка, куда больше находится под землёй. Возможно, даже уходит далеко и глубоко под воду. Мурашки предвкушения пробегали по коже, и ему не стоялось на месте, но, как известно, поспешишь – не только людей насмешишь, но и голову свернёшь. Свою же голову Дотторе вовсе не горел желанием по-глупому потерять, особенно после того, как она осталась у него в единственном числе.
— Распад необходим для того, чтобы выстроить нечто новое, нечто лучшее. И я весьма благодарен вам за то, что вы составите мне компанию в этой великой миссии.
Можно подумать, они собрались свергать Селестию, а не исследовать богами забытые недра никому не нужной дыры. Или что Колумбина могла не выполнить приказ самой Её Величества. Или что Дотторе действительно рад и счастлив её сопровождению. Он, который обычно брал с собой куда либо компанию либо в качестве пушечного мяса, либо как подопытных, которые так или иначе в любом случае не вернутся назад. А зачем их беречь, если полно как тех, кто желает послужить Снежной верой и правдой, любой ценой, так и тех, у кого нет выбора, кроме как отдаться армии и надеяться на лучшее. Ах, да, и, конечно же, дураков, прельстившихся яркой обёрткой «прекрасных слуг Царицы» и маячащей на горизонте блестящей славой, совершенно не представляющих себе, что на самом деле придётся делать и чем жертвовать. Их даже никто не хоронил как следует в большинстве своём — не то, чтобы не хотели, просто некоторые задания включали в себя такую опасность, что порой не оставалось тела, или же считали нецелесообразным соваться туда, чтобы это тело достать. Только потеряли бы ещё больше людей.
— Как вы посмотрите на то, чтобы проникнуть внутрь через окно? Видите ли, я бы не хотел делать лишние отверстия, ведь нам потом это чинить. Когда фабрика вновь придёт в действие, нам не нужны будут незваные гости.
А некоторые досужие индивиды воспринимали пролом в стене как приглашение войти. Конечно, ему всегда пригодится живой материал, но слишком много трагических несчастных случаев насторожит правительство, и, того гляди, явятся жандармы.

Несправедливо. Несправедливо. Как же несправедливо. Почему дорога к идеалу вечности выстлана трупами? Почему Архонт, обязанный защищать и оберегать свою нацию, стало основной угрозой для них? Когда именно жизнь свернула не туда? Почему она, пытаясь спасти хоть кого-то, оказалась вне закона? Почему, почему был выбран именно такой способ?

Она бы снесла эту проклятую статую, символ утраченных надежд и мечтаний десятков людей, готовое общее надгробие для этих несчастных, но не может поднять руку на святыню. В Ёимии всё ещё слишком много веры. Слишком много упования на то, что все ещё может наладиться. Если она не будет так думать, то сойдёт с ума. Кроме того, она прекрасно понимает, что таким образом ей не удастся никого спасти. Ведь дело не в статуе, а в людях. И, пока они настроены выполнять все приказы, на место одной уничтоженной статуи придёт другая, если не что-нибудь похуже.

Шагать по знакомым улицам, ставшим такими чужими. Знать, что ещё всего лишь пару лет назад такие приветливые стражники, с которыми она любила остановиться поболтать, теперь ищут её далеко не с мирными целями. Кто знает, может быть, приказ был – взять её живой или мёртвой во что бы то ни стало. Оказаться в клетке, взаперти, будто опасное животное, так, словно кипящий жизнью город больше не доверяет ей.

Ёимия не понимает. Но ей и не нужно понимать, чтобы действовать. Возможно, потом она об этом пожалеет. Возможно, будет раскаиваться в содеянном до конца жизни. Но сейчас её пламенные стрелы нашли мишень, и она не может позволить себе колебаться.

Фурина сидела на столе господина юдекса и болтала ногами. Этому увлекательному занятию она предавалась уже около получаса, и, признаться, она набило ей оскомину. Наконец, смирившись с тем, что не дождётся его, она тяжело вздохнула, нехотя слезла со своего импровизированного трона и прошествовала, иначе не скажешь, к выходу. Она шла так, словно перед ней был подиум для модного показа. Широко улыбнувшись мелюзине на приёмной, Фурина послала воздушный поцелуй двум дамам в очереди и выскочила за дверь. Сердце её быстро колотилось, и, несмотря на то, что она не сделала ничего особенного, было такое ощущение, будто учинила шалость, за которую попадёт, если узнают.
Лучи полуденного солнца ударили ей в лицо, и она зажмурилась, но тут же приставила ладонь козырьком ко лбу, тем самым немного обезопасив глаза и оглядываясь по сторонам. Да уж, если бы любопытство и непосредственность были преступлениями, Фурина бы уже отправилась в крепость Меропид. Прекрасный день, хорошая погода, совершенно не хотелось скучать в четырёх стенах даже за чашкой самого лучшего чая и вкуснейшего на свете тортика. Да и нечасто ей удаётся выкроить время для себя. Конечно, у Гидро Архонта расписание всех встреч и занятий заполнено на месяц вперёд, но что насчёт Фурины? Даже несмотря на то, что в такие моменты ей тоже приходилось притворяться, это не так её тяготило. По крайней мере во время отдыха можно вести себя непосредственно, не опасаясь, что она сморозит глупость, неподобающую богине. Уже просто потому что там, где ей не приходилось исполнять официальные обязанности, никаких особенных знаний не требовалось. Хотя, конечно, Фурина уже давно поставила себя так, что ей в любом случае никто не будет задавать лишние и неудобные вопросы.
Сначала у неё не было совсем никакого плана, она предпочитала действовать по обстоятельствам, но, завидев чуть поодаль знакомую фигуру, Фурина энергично помахала ей рукой и звонко, на всю улицу, позвала, настолько бодро и весело, словно эта встреча принесла ей величайшее счастье на свете:
- Госпожа Линетт! Госпожа Линетт! Какая встреча! Подождите!
Может, на месте иллюзионистки кто-то сказал бы, что пора бежать, но только вот, увы, уже было поздно. Когда Гидро Архонт тебя заметила – никуда не деться. Впрочем, её радость выглядела хотя и театрально бурной, но искренней. Те, кто хорошо знал Фурину, уже привыкли, что все эмоции она показывает именно так, фонтанируя ими через край.