лондон, гуд бай
[indent] — Мария Петровна, вам там звонят. — В светлую предоперационную заглядывает тоненькая девочка лет двадцати двух на вид. Глаза голодные, а губы измазаны в дешевой розовой помаде. Она с неподдельным интересом смотрит на молодого врача, у которой в ушах сверкают бриллиантовые сережки.
[indent] — Лесь, ты ж видишь, что я намытая. — Марья слегка шмыгает носом и кивает на поднятые руки, согнутые в локтях. На ней уже красуется новый рабочий костюм, потому что прошлый измазали в детских экскрементах и венозной крови, а волосы туго убраны под высокий зеленый колпак. — У меня операция через пять минут. Скажи, что перезвоню.
[indent] — Да я сказала, — любопытная интерн полностью вваливается за порог, неосторожно толкая мыском выпавший откуда-то винт и продолжая открыто разглядывать знаменитого в больничных коридорах врача, — только там на трубке – Рокоссовская, говорит, что срочно.
[indent] — Кира Олеговна? У неё же сегодня выходной. — Между бровей замирает едва заметная морщинка и тотчас же разглаживается. Леся смотрит на доктора Соколову с восторгом и немного с завистью. У той даже рабочая обувь сделана из натуральной кожи на заказ, а у неё – старые мамины спортивные тапочки. — Ладно, иду. Предупреди доктора Петросяна на всякий случай.
[indent] — Какой ещё случай?
[indent] — Всякий, Лесь.
[indent] Марья опускает пахнущие хозяйственным мылом руки в карманы костюма, набрасывает на плечи белый халат с тонкой вышивкой на рукавах и по дороге снимает колпак, намеренно игнорируя идущую за ней Олесю. И только где-то у двери ординаторской резко останавливается и бросает, не оборачиваясь.
[indent] — Я же тебе четко сказала – найти доктора Петросяна. Быстро!
За спиной слышится недовольное сопение, подстегнутое мелкими удаляющимися шагами. К утру все будут обсуждать, что Соколова опять отчитала интерна не за что, а могла бы чему-нибудь научить. Да только Марья считает, что бестолку им что-то вдалбливать, когда в голове одни блестящие камни и мечты о проходке в Метелицу на Новом Арбате. Всё понимает, знает, поэтому своё время на них зря не тратит.
[indent] Кира никогда не звонила ей так посреди рабочего вечера. Расписание плановых операций известно заранее. Иногда они с другими хирургами бросают кости – кому какая достанется. Марья не рвется вперед, потому что за последний век столько их сделала, что её уже почти ничем не удивишь. Поэтому часто доктор Соколова соглашается на самое простое, за что не насыпят премии (которую уже пару лет никто не видел), не похвалит главврач и не отметят коллеги восхищенными возгласами. Хотя, даже самый обычный аппендицит Мария Петровна вырезает так, что за процессом иногда следят несколько восторженных пар глаз. Она не против – главное, чтоб под руку не лезли.
[indent] Внутри ординаторской на помятом старом диване, скривившись, спит терапевт, у которого уже два часа, как закончилась смена. Марья прикладывает трубку, бросая взгляд на смотрящего сны коллегу, и начинает торопливо шептать.
[indent] — Кир, что случилось? — Поначалу у них прослеживалась прежде всего профессиональная дружба, иногда кочующая между чем-то вроде "лучшей" и "хорошими знакомыми". Время диктовало, что порой даже самые настоящие друзья оказывались предателями. Кира с Машей курили вместе после сложных случаев одной и второй, ездили иногда на дачу к родителям Киры собирать яблоки и грибы и даже обсуждали личную жизнь. Обычно Марья просто её слушала, потому что про свою – говорить хотелось не всегда.
[indent] — Можешь Сашу на пару дней к себе забрать? — Просьба оказывается более, чем внезапной. Когда Моревна согласилась на неожиданное предложение Киры стать крестной матерью её дочери, она себе пообещала отыграть эту роль по всем полагающимся правилам. Молитвы, вера и прочие атрибуты крещения ей были знакомы ещё с века восемнадцатого – тогда Марья приняла на себя роль крестной матери ради выгоды. К тому ребенку относилась хорошо, но без излишеств. Подарки покупались по церковному расписанию гувернантками и прислужниками, а виделись они редко – не принято. Тут же Маша маленькую Шуру уже успела свозить на море, чтобы показать лучшую стихию, и каждый год на день рождения и новогодние праздники дарила девочке самые красивые и желанные подарки: куклы, одежду, коробки с жевательными резинками и вкусную свежую еду. Время было такое, что еда могла стать чьей-то мечтой.
Кира как-то после выпитого вина призналась Марье, что выбрала её когда-то в крестные именно из-за того, что "подруга" могла позволить себе всё. Маша на неё не обижалась – прагматичность в конце восьмидесятых с плавным переездом в девяностые считалась чуть ли не обязанностью номер один после умениями дышать и быстро бегать. Да и Марья бы сама себя выбрала в крестные, будь у неё такая нужда.
[indent] — Могу, а что случилось? — Скосив взгляд в сторону всё ещё спящего доктора, Марья прикрывает ладонью часть трубки. — С Борей что-то? — Семья Рокоссовских вряд ли может похвастаться чем-то незаконным. Поэтому вопрос явно стоит остро, раз они так внезапно посреди операции звонят.
[indent] — Слушай, всё потом. Мы тогда выезжаем к тебе.
[indent] — Сейчас?!
[indent] — Да, Маш, давай на Тверской, около Елисеевского, дальше уже как-то..
[indent] — Кир, я еду, но с вас потом весь рассказ. И лучше со стороны Козицкого переулка.
[indent] — Ладно. Спасибо, Маша.
Повисает секундная пауза, за которую Моревна поворачивается спиной к только что открывшему глаза коллеге.
[indent] — Документы её захвати.
[indent] — Что?
[indent] — Документы её кинь в сумку.
Гудки на той стороне ничего хорошего не сулят.
[indent] На заднее сидение черного мерседеса падает теплый детский кашемировый шарф и широкая коробка с шоколадными конфетами. У Марьи в багажнике всегда припасен маленький подарок для своей крестницы – это что-то вроде семейной традиции, которую Моревна сама придумала пару лет назад, и теперь исправно выполняет, иногда наведываясь к Шурочке домой. Они видятся не так уж и часто, потому что работа, жизнь, и ребенок к ней тянется куда больше, чем Марья может себе позволить, учитывая обстоятельства и короткую человеческую жизнь. Ей хочется не заиграться в прекрасную крестную, но чувства, тепло обступающие холодное сердце колдуньи, местами пробивают брешь в многолетней броне и осталяют там красивые картины с детскими искренними улыбками, полевыми цветами, заплетенными в светлые волосы, и звонким криком "тётя Маша приехала!". И Марья иногда сама наведывается без приглашения, хотя Кира и Боря всегда ей неимоверно рады, учитывая, что чаще всего сумки доктора Соколовой набиты продуктами, которых нет в обычных магазинах.
На работе её тоже любят именно за это – поэтому доктор Петросян в эту минуту усердно борется с аппендицитом, а потом будет вместе с интернами и медсестрами есть жирные вкусные сардельки и бутерброды с красной икрой. Марья обязательно завтра проверит, чтобы все со всеми поделились тем, что она принесла на рабочую смену, а не утащили домой.
[indent] Москва в конце ноября обычно угрюмая и утопающая в грязи из-за мелких промозглых дождей, усыпанная бегущими куда-то людьми и дымящими палатками (чай, пиво и сигареты) – в этом же году вся покрыта коркой белого снега и морозными узорами не стеклах. Зима пришла раньше обычного, чем изрядно напугала столичных – кто-то ещё не успел обзавестись теплыми ботинками и куртками. Марья думает о том, что Шуре надо, наверное, подарить новое белое пальтишко, и съезжает с Садово-Триумфальной на Тверскую-Ямскую, поглядывая на тоненькие швейцарские часы на левой руке. Дорога занимает больше времени, потому что часть центра перекрыли – ищут клад, придурки – а больница номер шесть, в которой работают они с Кирой, находится на Красных воротах. Оттуда ехать не так далеко, когда центр не стоит как вкопанный, но в этот раз Марья рисковать не решается.
Воспоминание о тревожном голосе подруги перебивают Кармен, прощающиесяся с Лондоном в новенькой магнитоле, и тут приходит осознание, что с этой стороны Тверской ей не удастся повернуть на Козицкий. Моревна зло выдыхает, доставая из дамской черной сумки пачку Мальборо, но сразу кидает сигареты на пассажирское сидение, вспоминая, что через десять минут здесь будет ехать ребенок, которому придется терпеть табачный запах. Она, конечно, та ещё моралистка, но это всё-таки любимая крестная дочь.
[indent] На миг хочется нарушить все правила, бросить милиционеру пару зеленых бумажек и оставить новенький мерседес посреди дороги, зато удачно повернув. Только привлекать внимание сейчас кажется ошибкой, потому что она всё ещё ничего не понимает. Поэтому приходится остановить машину чуть раньше в переулке и спуститься в метро на Пушкинской. На городских часах – ровно девять вечера, а в переходе толпа народа. Кто-то играет на гитаре и неумело завывает Цоя, которого всё никак не могут отпустить. Кто-то просит милостыню, а кто-то надеется сегодня урвать неплохой куш, блуждая по чужим карманам. На неё как всегда обращают внимание – распахнутая норковая шуба, высокие кожаные сапоги на каблуке и короткое черное шерстяное платье. Никто никогда не поверит, что Марья недавно вышла из обычной городской больницы и направляется на встречу с хорошей подругой, а не в ресторан к бандитам. Хотя, в её рабочей жизни случалось всякое. Пару раз приходилось посреди ночи между операциями отправляться на срочный выезд к одному из местных авторитетов или лечить очередного майора, глупо заигравшегося с оружием на чьем-то праздновании. Недавно в её морские сети заплыла целая бригада бандитов, сорвав к чертям всё её расписание – пришлось помогать в знак дружбы, но пока без любви. Есть там один интересный, но Марья свой форт не сдает.
Все отмечают её бесстрашие и умение лечить воздухом (как иногда говорят пациенты). На самом деле, конечно, прекрасно работают опыт прошлых лет и быстрота принятия решений. Так Марья обрастает знаниями, связями и важными для неё каналами, через которые легко достаются сумки от Диор и те самые сардельки, благодаря которым её могли уже повысить до главного врача больницы, но доктор Соколова отшучивается, что тогда не сможет прокормить весь персонал. Хотя, наверное, сможет.
[indent] В плотном воздухе тянет сыростью и холодом. Её быстрая прогулка со стуком каблуков по знаменитому переходу обходится почти без происшествий, потому что Марья смотрит сурово и пару раз умело отбивает от себя тонкие ручки мелких воришек – сумкой лучше не махать, а то утащат в голодную толпу. На скользкой лестнице рядом с ней падает женщина средних лет, и Моревна на секунду тормозит, машинально повораиваясь к ней, чтоб помочь, но время – деньги, а прохожие справятся сами. Шаг ускоряется, а внутри становится совсем неспокойно. Что-то не так.
На улице уже вовсю валит снег. Короткие темные волосы царевны быстро покрываются ледяной короной. Она зачем-то смахивает с головы пару снежинок и, замечая две знакомые фигуры в небольшой арке на углу с Тверской, широко улыбается, начиная идти ещё быстрее.
Кира крепко держит за руку Шурочку, явно наспех одетую. У девочки разные варежки и небрежно намотан старый вязаный шарф. Сама Рокоссовская дрожит в потертой кожаной куртке и с голой шеей. Марья съеживается от их вида, но улыбку не прячет.
[indent] — Девочки мои, салют! — Встречаясь взглядом с подругой, она легко подхватывает крестницу на руки и целует её в холодную розовую щёку. — Тебе, Шурочка, отдельный привет!
Кира дергается то ли от проезжающей рядом машины, то ли от пронизывающего до костей ветра.
[indent] — На пару дней, Маш. — Она звучит виновато и тянет руки к дочери, крепко сжимая её за плечи. — Сашенька, тётя Маша ведь обещала тебя сводить в ресторан. Сводит же?
[indent] — Свожу, конечно! И сказки почитаю! И пальтишко новое купим! — Марья звучит чересчур радостно, всё внимательно оглядывая Киру.
Пока малышка к ней крепко прижимается, царевна вытаскивает из кармана кожаную коричневую перчатку и сует её в руки подруги.
[indent] — Возьми, Кир, не знаю – надо ли, но. — Там две их среднемесячные зарплаты и золотое кольцо царевны. — Может, шубу заберешь? Ты как-то совсем уж легко одета.
[indent] — С ума сошла, меня в ней тут..
[indent] — Ну да, ну да. — В такой одежде ходить после захода солнца лучше только перебежками между бандитскими машинами. Иначе закопают в соседнем дворе. — А Боря?
При имени мужа Рокоссовская заметно вздрагивает и начинает оглядываться, пока прячет перчатку с деньгами в потайной карман осенней куртки.
[indent] — Мне пора.
[indent] — Позвони мне. — Марья забирает у неё небольшую сумку с вещами ребенка, крепче прижимает к себе крестницу и следом бросает. — Может, я смогу помочь?
[indent] — Там на дне сумки письмо.
[indent] — Договорились, Кир.
[indent] — Спасибо, Маша.
Ветер снова неприятно свистит. Рокоссовская быстро мешается с толпой ищущих заработок или бегущих домой москвичей. Оглядывается всего один раз, когда пропадает в том самом переходе, куда Марье тоже придется спуститься через пару минут с крестной дочерью.
[indent] — Ну что, прекрасная царевна, есть хочешь? — От Моревны веет французскими духами, стерильностью операционных и флёром уверенности, пока она поправляяет на шее ребенка скудный шарфик. Марья почти не переживает о том, что сейчас происходит (крестница на руках), потому что точно знает, что как-нибудь найдет выход, если опять придется кого-то вытаскивать из лютой задницы. Только бы Кира и Боря не отправились на тот свет, потому что с такими задачами помочь почти никто не сможет.
