— Потерял сознание? А-а-а-а… — истинный смысл сказанного Твичем дошел не сразу, а когда дошел, Силко в очередной раз поразился тому, насколько глубокий смысл Уникальной Индивидуальности удавалось вкладывать в такие лаконичные по форме и содержанию фразы и пробивающие до мозга костей не хуже кулаков Вандера, с виртуозной точностью снайпера подобранные слова.
Возможно, конечно, Твич делал это не специально, а всего-навсего в свободном порядке воскрешал в памяти наиболее подходящие ситуации буквально зазубренные когда-то и переваренные фразочки из книжек, газет и журналов, и тем забавнее, что в конечном-то результате выходило у Твича куда убедительнее, доходчивее и гораздо-гораздо понятнее, чем у стесавших не одну вставную челюсть о гранит ораторского мастерства лучших умов Пилтовера и талантливейших словоблудов Зауна. К числу последних Силко небезосновательно относил и себя.
Вот и получалось, что, оказывается, чем скуднее словарный запас, чем меньше шелухи в сказанном, тем ниже шансы, топя других, самому с головой уйти в густенький такой, как правило, с преобладанием в палитре всех оттенков коричневатого – иной раз токсичнее прибрежных вод Зауна – водоворот словесного недержания. И тем ярче на поверхности сказанного, как лезвие бритвы, острое по краям – голой рукой не взяться, прорежет до мяса – сияет и бриллиантово переливается зерно правды. Одна беда – в бесплодных пустошах или даже пустотах Зауна такое зерно редко когда прорастало, а если и прорастало – мало кому удавалось по достоинству оценить горько-солоноватый, отдающий кровью и пеплом вкус его запретного для большинства плода.
— Твич, ты не единственный, кто в тот день потерял сознание. Я его потерял, Вандер потерял… да мы все потеряли и… дорого бы я отдал за то, чтобы хоть кому-то из нас удалось бы сбежать. Не успели. Не сообразили. Не-до-га-да-лись. Х-х, — хмыкнул Силко и все же отважился достать из пачки уже не такими мелко-мелко трясущимися пальцами самокрутку из тоненькой, полупрозрачной бумаги.
Щелк! Щелкнула зажигалка, пахнуло дымом, тяжелым облаком и в без того спертом воздухе Зауна вновь повисла вонь дешевенького табака. Запах был едкий, свербящий, но далеко не такой маслянисто-сладкий, как там…
✘✘✘
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. «Если не сейчас, то когда? Если не сейчас, то когда? Если не сейчас, то когда?». БАХ! – сердце. БАХ! – сердце. БАХ! – сердце.
БАХ! Пущенная его рукой бутылка с горючкой разлетелась на десятки осколков, так странно и неожиданно похожих на корочки первого, хрупкого, неокрепшего еще льда. Осколки мгновенно поглотило пламя. Кто-то ему кричал… Кто-то… Может быть, Вандер? Да неважно это было, это было неважно. Тогда.
БАХ! Броня двух ближайших к нему миротворцев, стоявших так плотно друг к другу, что, казалось, срослись плечами, вспыхнула ярко-ярко, как праздничные гирлянды. Ну красота же?! КРАСОТА же? Красота! Пусть горят! ПУСТЬ горят! Пусть ГОРЯТ! Заслужили! Заслужили! ЗАСЛУЖИЛИ! Хватит! Довольно! Нахлебались! Отныне – никакого рабства! Больше – никаких шахт! Паразиты поганые! Твари! БАХ! – сердце. БАХ! – сердце. БАХ! – сердце. Жизнь и свободу Зауну! ЖИЗНЬ И СВОБОДУ ЗАУНУ!
Миротворцы ответили залпом. Бах! Вспышка! Бах! Вспышка! Бах… Он не заметил, как и когда стоявший слева от него Коннел тихо-тихо, беззвучно, успев разве что перед смертью недоуменно округлить глаза, упал и навсегда замер. Силко был слишком занят – совершенно дурея от звериной, первобытной ярости, он уже видел, как Пилтовер со всеми его шпилями, флюгерами, башенками и дарящими их обладателям баснословных красот панорамный обзор мансардами, горит, горит, горит, выгорает дотла и горами мягкого серого пепла оседает к его ногам. Он не видел, как Коннел упал, но видел, как упала она.
— Силко!
— Фел?!
Бах…
И там, где билось сердце, дыра. Пилтовер с его шикарными архитектурными ансамблями как стоял, так и продолжит стоять – десять лет, двадцать лет, сто лет, миллион лет, всегда, это сердце Фелиции – бах! вспышка! – выгорело дотла, а пепел… а пепел кружился, кружился, кружился и неторопливо так, словно бы нехотя, словно бы где-то по соседству его ждали на каком-то другом, более массовом, более вооруженном, более скоординированном восстании, редкими-редкими хлопьями падал на лоб Фелиции, на ее губы, на ее широко распахнутые, еще – тоже, как и у Коннела, – изумленные, но уже абсолютно слепые глаза. Где искрилась жизнь, теперь – безраздельно властвовала пустота.
Она хотела спасти его… Хотела? Ну вот что за упрямица! Зачем? Зачем?! ЗАЧЕМ! Все равно ведь не спасла…
Смешно даже – дыра одна, а сердца погибло два. Нет больше у него никакого сердца, есть только гоняющей кровь с пеплом по жилам туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда сухой и шершавый кусок каменного угля. Зря он не подох в свое время под завалом, ой, зря.
✘✘✘
Выпуская очередное кольцо дыма, Силко неожиданно усмехнулся, будто бы собирался сказать что-то очень и очень смешное, а вовсе не то, что сказал:
— Я тоже знаю, каково это – цепенеть от страха, когда кажется, что события проносятся сквозь тебя так, как если бы ты разом лишился не только всех мыслей, но всех костей, жил, мяса… А все, что от тебя осталось – этакий зависший сам по себе в воздухе комок бесплотного, какого-то… первобытного ужаса, единственная функции которого – заставить тебя бежать. Страх, Твич. Осознанный страх потерять что-то важное в себе или кого-то важного рядом – это же и есть одна из тех ключевых вещей, которые отделяют неразумное существо от разумного существа… И ты абсолютно прав насчет Паудер. Как ты ее не назови, а жизнь в Зауне сама по себе одна огро-о-омная неприятность, — вновь чему-то своему усмехнулся Силко, на сей раз вместо того, чтобы размазать окурок каблуком сапога, отбрасывая его в сторону и наблюдая за тем, как оранжево-красный огонек с раскуренного конца сперва тлеет, а потом медленно-медленно прогорает и гаснет.
— Когда-то мы с Вандером поклялись перед матерью Вайолет и Паудер, если понадобится, голыми руками – так, чтобы у кровавых язв на ладонях появились свои кровавые язвы – вырубить из камня новый, лучший Заун – такой, где ее детям… всем нашим детям… не придется взрослеть в тех условиях, в которых приходилось взрослеть нам. Но, похоже, Вандер в кои-то веки сподобился обуздать свою тягу отрабатывать хлеб руками и, видимо, решил хорошенечко отполировать лбом пол в кабинете шерифа или кому он там ходит кланяться. Все равно башка у него чугунная и, знаешь, иногда мне кажется, что если ее отстрелить, на ее месте тут же вырастет новая, еще более непрошибаемая. Удивительное дело, Твич, Вандер – единственный, кто ушел с моста без единой царапины.
Из воспоминаний о том злополучном восстании Силко не давала покоя еще одна умом непостижимая тайна. Захоти Вандер справедливого возмездия за гибель их, между прочим, общих с Силко товарищей – мог покончить со всем быстро-быстро – легко и даже играючи, снеся полчерепа недорогого уже братца одним ударом тяжеленной шахтерской перчатки, но – прежде, чем напасть, – свои коронные землебойки Вандер почему-то снял. Кровью, что ли, боялся испачкать? Да нет. Скорее банальное убийство показалось ему… чересчур банальным. Вандер хотел, чтобы Силко мучился, хотел кожей собственных побелевших, размером с некрупное яблоко, сжатых в кулаки костяшек прочувствовать, как кожа Силко лопается под его ударами, кости хрустят, а кровь, мышцы, глаза – превращаются в однородную кашу.
Разве так поступают друзья? Нет, так друзья не поступают.
✘✘✘
Вспышка! Вспышка! ВСПЫШКА! А за ними – удушливая, почти непроницаемая кроваво-черная мгла. Это был день – ясный, теплый и солнечный день, когда на мост Прогресса хлынула – сперва-то казалось, неудержимая, как выжигающая все на своем пути вулканическая лава, но уже после первых ответных залпов, первых криков и первых обугленных тел, стало понятно – нет, хаотичная, как дерьмо из прорванной канализации – плохо организованная, плохо вооруженная толпа… Не солдаты они были, совсем не солдаты. Так, обыкновенные работяги с ни чем не вымываемой, въевшейся в мясо чернотой под ногтями. Многие из них уже и не помнили, когда солнце – этот большой огненный шар – видели собственными глазами и, конечно же, не подозревали, что тьма переулков, шахт, бесконечных и безграничных подземелий Зауна, оказывается, выползла вслед за ними и даже обогнала.
— Я виноват! Я виноват! Дай мне все исправить! Дай мне все исправить, пожалуйста! Я пойду до конца! Я пойду до конца! — упираясь совершенно сумасшедшим взглядом в идущего к нему Вандера, Силко мелко-мелко, часто-часто, как в лихорадке, дрожал.
Все решено! У него был план. Отличный план! Именно то, что надо – прихватив с собой связку самодельных взрывчаток, как нож в масло, – он же худой, быстрый, юркий, фьють – туда! – вклиниться в строй миротворцев, а вместо «обратно» – БА-БАХ! – подорвать заодно с ними себя. Справедливо же? Справедливо! Отдать собственное будущее за тех, кто погиб – по его вине или по вине Вандера, была ли теперь разница? – а должен был жить, жить, жить, прививая следующим поколениям сыновей и дочерей Зауна хотя бы мечты о достижимом – нужно бороться! нужно сражаться! – свободном, общим для всех завтра.
Жертва тех, кого поглотила ВОЙНА – а здесь началась она, самая настоящая, – не могла, не имела права оказаться напрасной.
— Ты меня не остановишь, Вандер!
Он и не собирался.
БУЦ! Изо всех сил Вандер приложил Силко головой – левым виском и левой половиной лица – о каменную опору моста. Силко упал, на какой-то миг, вероятно, потерял сознание. Что именно произошло – он понял далеко не сразу. От удара затроилось в глазах.
Струйка крови из рассеченного лба, дрожа и зависая на кончике носа тяжелыми каплями, - кап-кап-кап – капала в никуда… Мир смазался, превратился в пульсирующую огнями грязно-черно-красную, пропахшую дымом и гарью, расплывчатую мозаику.
Силко попытался подняться, тело отказывалось, стало каким-то неподъемным и в то же время, как кисель, мягким. Хорошо, что Вандер был рядом. Они же, считай, братья, они же, считай, – семья.
— П-а-моги п-одняться, — мотая гудящей головой из стороны в сторону, как собака, Силко протянул руку куда-то вверх, в темноту, к Вандеру.
И Вандер помог. Правда, протянутая рука так и осталась протянутой. Никогда. Он уже никогда не забудет, как на его горле сжались чугунные пальцы Вандера.
Удар! Удар! Удар! Удар! Удар! Удар! Но Силко не умирал, не умирал и не умирал, хотя, может быть, в какой-то момент даже очень сильно старался. Тогда Вандер снова схватил Силко за горло и легко-легко, как какую-то мокрую тряпку, швырнул в воду с моста. И это было только начало.
Не умел Вандер, никогда не умел останавливаться там, где нужно было остановиться, и вести за собой тогда, когда требовалось идти до конца.
И все-таки по-своему Силко был благодарен Вандеру, благодарен за то, что наконец-то понял – умирать ему еще очень и очень рано. Кто-то должен дойти до конца…
✘✘✘
— Мусор? — переспросил Силко.
Он так увлекся воспоминаниями, что опять напрочь утратил хоть какую-то связь с реальностью. Разве что на слова Твича о том, что он пригласил бы Силко к себе, да вот некуда, сам Силко многозначительно пожал плечами – он понимал, все понимал…
— Так это был ты? Тот взрыв в отстойниках?
Незадолго до восстания на мосту до Силко доходили слухи о взрыве на территории одного из мусороперерабатывающих комплексов в не самом – даже по меркам Нижнего города – благополучном секторе Зауна. Только вот Силко был чересчур увлечен подготовкой к их – эпохальной! судьбоносной! – битве за жизнь и свободу Зауна, что на происшествия внутри самого Зауна практически не обращал внимания. Как же он был слеп тогда! Но, спасибо Вандеру, отныне он уже точно не сомкнет глаз. Ну, какая ирония… Какая ирония!
— Верхние… — скользя взглядом от кнокеров в ушах по всей – морде? лицу? – Твич же заунит! - получается, морде лица Уникальной Индивидуальности, Силко скрипнул зубами:
— Верхние… ты прав, Твич, тысячу раз прав: они отнимут у нас все – наш дом, наш мусор… Кто знает, может, отнимая мусор, они освобождают пространство для того, чтобы такие, как Вандер, начали барыжить банками с кристально чистой водой из пилтоверских унитазов… Они отнимут наше будущее и наше сознание… Мы же для них – скот, неразумные твари, а скотину, которая дерзнула укусить хозяина, полагается убивать. Ну, чтобы не портить генофонд стада. Вот, кто мы такие для них, Твич. Впрочем, ты это и сам не хуже моего знаешь. Мне нужны кулаки, Твич, много-много кулаков и много-много оружия. Мне нужно всё, все и каждый, кому не плевать на наш город, наш, Твич, наш по праву… И… кусать меня я бы не рекомендовал. Сдается мне, стараниями Синджеда и… Вандера… я стал крайне ядовитой тварью, возможно, даже ты отравишься. Так что побереги зубы, Твич, они нам тоже еще понадобятся
Война. Это была война. А на войне, чтобы победить, нужна не горстка работяг с угольной чернотой под ногтями, а хорошо подготовленная, прекрасно вооруженная – настоящая армия.
— Пилтовер ответит нам. За все. Обязательно.
И Вандер.
я до последнего верил, что эту чудесную девочку хоть кто-то, да возьмет. но время идет, а рене все нет. и вот он я ( полный надежд и веры в чудо ) здесь. давайте честно? каждому эндрю миньярду нужна своя рене уокер. и это даже никак не обсуждается. 
хочу отыграть ту самую дружбу между ними: с вайбовыми посиделками на крыше с сигаретами, выпивкой и газировкой ( ведь рене после того, как обрела веру, перестала пить ); с нешуточными спаррингами, когда эндрю просто не может справиться со своей агрессией; с смс-ками, где эмодзи, мемы и шутки удачно мешаются с сообщениями о том, «как же все за*бало»; с отлыниваем от тренировок, ведь разговоры о зомби, изобретении мороженного, политике, сплетни о игроках экси, все это — намного важнее. 
не хочу выдвигать никаких невероятных требований к роли. просто любите ники. он этого как минимум, но заслуживает. само собой, я бы с радостью поиграл их непростые отношения со всеми попытками притереться, играми в не очень счастливую, но «семью», извечными побуждениями социализировать близнецов хоть немного. ники до последнего старается продемонстрировать свой официальный статус опекуна не только на бумажках, он подкрепляет все действиями. жаль, что миньярды слишком упрямы и не умеют говорить о своих проблемах ртом.
